Мадам вздохнула и произнесла:

— Он мне нравился. Я тогда совсем молодая была, дурная. Только с войны пришла, а тут он. Важный, статный, взрослый и при деньгах. Он поставщиком вина ко двору был. Ухаживать за мной стал. Помог устроиться на работу. Да еще сразу управляющей в бордель.

Мадам вздохнула, втянув воздух, смешанный с дымом, в несколько приемов.

— А потом ему меня стало мало. Начал по девчонкам моим ходить, да еще и денег не платил, мол он у хозяйки в фаворе. Месяц так продолжалось, я терпела, а потом устала. Нашла его как-то утром вусмерть пьяным в одной из комнат схватила единственное, что у него было, эти самые часы, — мадам кивнула на хронометр, так и оставшийся в моей руке. — Они на тумбочке лежали. А одежды там никакой не было. Не знаю, что он там ночью чудил. Попросила охрану выкинуть его в чем мать родила на улицу и зареклась пускать к себе. Не только в бордель, но и в свою постель ему дорогу закрыла.

Мадам снова несколько раз затянулась трубкой.

— Прибегал несколько раз. Сначала прощенье просил, потом про часы спрашивал. Но я уже решила, что к черту его такого. Мало ли мужиков вокруг.

— А что с монеткой? — поинтересовался я, видя, что Анфиса Петровна не собирается затрагивать эту тему.

Женщина замолчала, и какое-то время молча вдыхала ароматный дым, распространяя вокруг приятный запах хорошего табака.

— С монеткой я ему помогла, — наконец призналась мадам.

— Не только ему и не только с монеткой? — слегка усмехнувшись, спросил я.

— И это верно.

— Моему отцу тоже? С камнем.

— Вот тут не спеши. Все что могла я сделала, но загадку он не разгадал, как я поняла.

— Загадку? — я был слегка удивлен.

— Осколки духов часто говорят загадками, или просто не слишком понятными фразами. Некоторый изъясняются лучше, некоторые хуже. Словно с основным духом уходит большая часть их памяти. А эти осколки только частички её и имеют. Так что кому-то становится ясно, о чем они говорят, а кто-то так и не может догадаться.

Я сообразил, о чем она. Отгадать в тех словах песню питерской группы смог бы только человек из моего мира, да и то, слышавший её много раз. Отец и не разгадал. Осталось выяснить как с эти работать.

Анфиса Петровна закончила курить и потеряно поплелась в сторону дома.

Я окликнул её, но мадам только махнула рукой. Кажется, она была не способна сейчас сказать что-то еще. Я пожалел пожилую даму и решил оставить расспросы до утра.

Серая клубящая мгла собралась плотным облаком и зависла над свернутым кольцами горным змеем. Шанс поднял огромную голову и лениво глянул вверх.

— Давай, выбирайся уже наружу, серая потаскушка, — беззлобно произнес он.

— За потаскушку в лоб получишь! — донеслось из облака.

Тем не менее через несколько мгновений мгла заворочалась, обретая форму, и с неба на землю шагнула невысокая девушка в облегающем серо-голубом платье.

— Как можно ходить все время в одной и той же одежде? — усмехнувшись спросил змей.

— Открою тебе секрет, большой одноглазый змей, моя одежда — это лишь дым, — усмехнулась в ответ девица.

— Еще раз назовешь одноглазым змеем лишу тебя девственности! — рассердился Шанс.

— Ой-ой, а получится?

— Вы там в своих родственных кругах совсем из ума выжили, если думаешь, что сможешь в одиночку со мной справится. Или дрязги с братишками и сестренками сделали тебя слишком беспечной?

— Ладно, прости, ШаньШи, — произнесла девушка, но в ее голосе извинений было от силы на йоту.

— Да ладно, мы теперь вроде как тоже можно сказать кровные родственники, — рассмеялся Шанс. — Если теперь захочешь, чтобы я тебя трахнул, то это будет инцестом!

Горный змей заржал.

— Ой, да иди ты уже, со своими тупыми пошлыми шуточками, — отмахнулась от змея Посива. — Мои братья и сестры тупые ушлепки, которым всё кажется пустяком. Я им говорила, но они меня не слушают.

— Ты о чём?

— Кто-то хочет развязать войну в нашем мире. И слить его.

— Зачем?

— Кому-то нужен тот мир с огромным запасом свободной энергии. Для этого он готов привести Разрушителя. А ты знаешь, что делает Разрушитель миров.

— Это все сказки, — возразил Шанс.

— Сказки или нет, но Разрушитель должен уничтожить мир, в который попал и только так он может открыть проход в следующий мир. Сиврок что-то задумал. Он может навредить нам всем, — не унималась Посива.

— Сиврок лишь мальчишка, не наигравшийся в солдатиков! — взревел Шанс и резко поднялся на несколько метров от земли, распустив одно кольцо. — Не стоит слушать его.

— А кого тогда слушать?

— Как поживает ваш дед? — Шанс успокоился и опустил голову на уровень лица девушки.

— Стрибог? Не-е-е-т! Ты не потребуешь от меня с ним связаться!

— А почему нет? Теперь я могу. Ведь я в нашем тандеме главный, — ехидно ухмыльнулся змей своей огромной пастью.

— Это не правда! — выкрикнула Посива. — Я, будучи покровителем, отпробовала кровь твоего подопечного! Значит я главная! — девушка топнула босой ногой, наступив на самый кончик хвоста Шанса.

Горный змей зашипел. Он приподнял с земли хвост, где не хватало нескольких сантиметров и сунул под нос Посиве, стоящей почти вплотную.

— Нет, дорогая сестра! Я был первым! Моя плоть отведала крови твоего подопечного чуть раньше!

Змей запрокинул голову и разразился громким и продолжительным смехом.

Антон Кун

Шанс для рода Шустовых. Том 3

Глава 1

Жизнь в деревне для меня всегда ассоциировалась с несколькими вещами. Во-первых, отсутствие «звуков большого города». Во-вторых, запахи. В деревне всегда пахнет навозом, животными, силосом или скошенной травой. Эти запахи преследуют горожанина, изредка выбирающегося на малую родины, постоянно. Где-то они сильнее, так что свербит в носу, где-то их присутствие уступает место чему-то другому.

Например, подходя утром к бабушкиному дому, я всегда чувствовал запах свежего хлеба. Когда уходил на рыбалку, чуть засветло, пахло выхоженным тестом, а по возвращении уже хлебом. Она пекла его в русской печи, и он получался мягким, круглым и ароматным.

На задворках огорода всегда пахло перегноем и гнилью, особенно осенью. А на соседней улице был стойкий аромат свиней. Эти огромные вечно грязные туши валялись в подсыхающей луже с утра до вечера. Видимо, им регулярно подливали воды, чтобы грязь не пересыхала. Там, лишь изредка, удавалось свободно вдохнуть полной грудью. Когда ветер проносился вдоль улицы обновляя застоявшийся воздух.

В коровнике тоже были специфические запахи, но больше всего мне нравился запах парного молока, хотя и к навозу можно было привыкнуть.

Для меня самый страшный запах — это запах куриного помета. Уж не знаю почему, но я его с детства не переносил. Ладно еще, когда курицы весь день гадили на улице, заходя в стайку только на ночь, но вот когда у бабушки появились бройлеры… Эти, перекормленные до состояния индюшек бугаи, не хотели видеть ничего кроме еды и своих клеток. Сидели там постоянно, даже когда им открывали дверцы, выпуская на улицу. Вот там запах был ужасный.

Ну, и наконец, в-третьих, в деревне было чистое звездное небо. Может городской засветки не было, а может пыли меньше. Хотя не сказал бы, что пыли не было совсем. Во время посевной и уборочной она летела с полей так, что собаки покрывались толстым ее слоем за день. По крайней мере те, которые целый день лениво лежали в тени, поднимая морду лишь затем, чтобы глотнуть воды из стоящей рядом миски.

Из всего перечисленного в моем Красилово были только первое и последнее. С одной стороны меня это радовало, а с другой было как-то странно.

Нет, птицу некоторые держали, но не многие. А уж шумового загрязнения тут и вовсе быть не могло. Неиндустриальное общество еще не научилось шуметь.

Деревенских запахов в Красилово почти не было, не пахло навозом, не было дурманящего запаха травы, разве что лесом пахло.